Песни из Афгана

УМРЁТ ВОЙНА, И СКАЛЫ ЗАМОЛЧАТ

Умрёт война, и скалы замолчат.
Отстрелянные гильзы проржавеют,
Но песни этих лет не отзвучат,
Ведь в песнях, как и в нас, не холодеет
Горячий пот, не выцветает кровь,
В них ветер не стихает.
Пускай не хитро строчки рифмовались,
Жизнь рифмовала "кровь – любовь",
И в песнях смерть и молодость братались.
Умрёт война, и скалы замолчат
О правде нашей в общем и в деталях.
Отплачут дети, вдовы откричат.
Останутся могилы, да медали.
И репортёр порой бывает слеп,
Не сдашь души в набор, увидит в песнях, не срезая угол,
Как фляга чая, так последний хлеб
На всех легко разделится по кругу.
Умрёт война, и скалы замолчат.
Научимся ходить по тротуарам.
Не автомат движением плеча
Солдат привычно скинет, а гитару.
И песня вновь поднимет за собой,
Как будто взмах рукой,
В бой с чёрствостью да и с враньём сусальным.
Вся жизнь похожа на афганский бой,
Где нет фронтов, и полосы нейтральной.
Умрёт война, и скалы замолчат…

СТАКАН МОЧИ

В учебке, где, по прочным слухам,
В Афган готовили солдат,
Под осень вспыхнула желтуха
И переполнила медбат,
Под осень вспыхнула желтуха
И переполнила медбат.
Больных в Союзе оставляли,
И здоровяк купил, моля,
Чтоб сослуживцы не узнали,
Стакан мочи за три рубля.
Чтоб сослуживцы не узнали,
Стакан мочи за три рубля.
Стакан коричневой, желтушной
Он опрокинул за углом -
Отбрось брезгливость, если нужно
Живым вернуться в отчий дом.
Отбрось брезгливость, если нужно
Живым вернуться в отчий дом.
А рядом, за стеной, палата,
И в ней рыдал сержант больной,
Ведь без него идут ребята
Справляться с общею войной.
Ведь без него идут ребята
Справляться с общею войной.
Сержант и тот, кто был здоровым,
В одном едины стали тут -
И ни того, и ни другого
Войной уже не попрекнут.
И ни того, и ни другого
Войной уже не попрекнут.

А ЧЕМ Я ХУЖЕ?

Точно бёдрами, почти скандально
Кронами покачивали пальмы.
Возле моря Чёрного, братуха,
На мази и служба, и житуха.
Рядом с пляжем у лазурной глади
Нюхал воздух прапорщик Аркадий,
Но сказал он как-то: "Я же южный!
Друг погнал в Афган, а чем я хуже?!"
Клерки из комиссии признали,
Что здоровье выдержит едва ли.
За готовность жутко лапидарно
Парню выражали благодарность.
Всё ж надул их прапорщик Аркадий,
К медикам спортсмена он наладил.
За поллитра стал здоров и нужен.
"Бабы прут на юг, а чем я хуже?!"
На заставе, как в аду заочном,
К Богу далеко и жарко очень.
Как в средневековье, всё из глины.
Как в монастыре, одни мужчины.
Говорить о Долге неприлично
Было там, на юге заграничном,
И когда Аркадий был контужен,
Просто прошептал: "А чем я хуже?!"
Возле моря Чёрного скандально
Кронами тогда качали пальмы.

ПИСЬМО ВОДИТЕЛЯ

Я так хочу взглянуть в глаза твои,
Прикоснуться к тонким, правильным губам.
Но пока земля за рекой горит,
Почта полевая мой почтамт.

А бетонка хромает, но бежит,
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита бронёй, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной.
Только вспомню тебя, и сонный вид
За окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда
Ты где-то рядом со мной.

А помнишь, как бродили мы ночной
Улочкой со звёздною оправой?
Здесь же счёт иной звёзд открытый, но
Через трафарет на дверце правой.

А бетонка хромает, но бежит,
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита бронёй, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной.
Только вспомню тебя, и жёлтый вид
За окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда
Ты где-то рядом со мной.

Вот только говорить не стоит мне:
"Береги себя, и в рейды сам не рвись!"
Там и без меня справятся вполне,
Да без бетонки мне не обойтись.

Пусть бетонка бежит, бежит, бежит,
Никогда не кончается.
Нас бетонка почти всегда хранит
От волны неожиданной взрывной,
Только где-то в пути мелькнёт порой
Обелиск невысокий со звездой.
Значит, встал здесь навек товарищ мой,
Остальное за мной.

И бетонка хромает, но бежит.
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита бронёй, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной,
Только вспомню тебя,
И жёлтый вид за окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда,
Ты где-то рядом со мной.

НИКОЛАИЧ

Воевали мы тогда с пьянством нешутейно.
Николаича приятель честно заложил:
"Мол, начальник пил, а я человек идейный,
И в Афган таких нельзя – будут кутежи."
"Мол, начальник пил, а я человек идейный,
И в Афган таких нельзя – будут кутежи."
Мол, нарочно, чтоб мои принципы упрятать
В зарубежном далеко, шлют из Минска вон.
Тот приятель загущал, распаляя слякоть,
По всему ему в Афган было не резон.
Тот приятель загущал, распаляя слякоть,
По всему ему в Афган было не резон.
Николаич потерял должностную шапку.
Бог с ней, пусть уже не та сердца частота.
Пусть Чернобыль за спиной, он собрал в охапку
Вещи и в Афганистан рапорт накатал.
Пусть Чернобыль за спиной, он собрал в охапку
Вещи и в Афганистан рапорт накатал.
Чин-чин-чин-чинарик, чин-чин-чин-чинарик, чин-чин-чинарик-чин.
Чин-чинарик-чин, чин-чин-чин, чин-чин-чин, чин-чинарик-чин.
Через года полтора в Минске у вокзала
Повстречались. На гражданку смылся тот другой.
Биркой привокзальною грудь его сверкала,
Грудь же Николаевича красною звездой.
Биркой привокзальною грудь его сверкала,
Грудь же Николаевича красною звездой.

ДВЕ СРЕДЫ

Я газеты родной пожелтевший листок
За девятое мая сорок пятого года
Из архива редакции нашей извлёк
Оттиск вечности, был он годами изглодан.
Тот же малый формат, та же краска на нём.
При хорошей погоде, в весеннюю среду,
В среду, чёрным, военным, обыденным днём
Становилось девятое мая, победа.
В среду, чёрным, военным, обыденным днём...
Восклицательных знаков страницы полны,
Как салют красной дате из тысяч орудий.
В них спрессованы чёрными днями войны
Многоточья войною оборванных судеб.
Пакт подписан и набран, но шлёт все своим
Похоронки война, не закроете ставни.
На второй полосе продолжают бои
С недобитыми фрицами русские парни.
На второй полосе продолжают бои...
Фото Сталина крупно. Сыскать ли родней?
Победитель, герой, симпатичен и статен,
А по мне так не он победил, а старлей, дед Иван,
Что погиб в сорок третьем в штрафбате.
Пусть ухабами время, раз большевик он,
Значит с твёрдою верой, а личное в клочья
Восстановлен, оправдан, но это потом,
Смертью храбрых, когда стал Иван Многоточин.
Восстановлен, оправдан, но это потом...
И старлея, меня, тоже ждала среда,
Ждал последний февраль наших восьмидесятых.
Покидая Афган, из войны навсегда
Уходили последние в среду солдаты.
И сначала цветы, а потом холода.
Грелись спиртом, болели, прощались мы следом.
Ах, как хочется верить, что эта среда
Станет нашей последней военной победой.
Ах, как хочется верить, что эта среда…
Ах, как хочется верить, что эта среда…

РАЗГОВОР С БЭТЭЭРОМ

Карбюратору, как и лёгким, не хватает кислорода.
Нет ни моих, ни лошадиных сил.
Руль, обмотанный бинтами, рвёт ладони (и взял же моду!)
Ну что ты взбесился?! Я же тебя просил…
С пылью пот со лба сползает, и в глаза, их разъедает.
Камни шины разгрызают вдрызг.
Тошно? Не стони так тонко, ты же БэТэР, не девчонка.
Так, держись, нельзя нам нынче вниз!

А дойдём, от пыли всю седую,
Я тебя, родимая броня,
Крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

Может за этим вот поворотом кратко откашлялась пулеметом
Эта вот молчаливая гора.
Бронежилета чуть не хватило, прямо под горло пуля прошила,
Кольку прошила с нашего двора.
Как он рисково прыгал на мото, в джинсах на танцы, что ни суббота...
Слабо он, БэТэР, тебе без забот знаком.
Жили вы с Колькой ближе, чем братья, и умирал он в твоих объятьях.
Фото ты носишь над смотровым стеклом.

Как дойдём, от пыли всю седую,
Я тебя, родимая броня,
Крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

Впереди, задохнувшись, заглохла чья-то броня, и теперь там плохо,
Но, молодчага, носом ее попёр.
Только держаться, надо держаться! На перевале дам отдышаться,
Ты ведь всё можешь, бог, а не транспортёр!
На верхотуре в тысячи метров всё я забуду про солнце и ветры,
Буду, как матерь, возле твоих я ран.
К черту сухпай, и воду, и реку, ты не машина, как человек, ты
Выдержи рейс последний на Чагчаран!

Коль дойдём, от пыли всю седую,
Я тебя, родимая броня,
Крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.
Крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

ДИССОНАНС

Ну что, братва, махнем на боевые?
В охотку риск, жарища нипочём.
Всё нипочём, когда мы молодые
И рядом есть надёжное плечо.
В политотделе нас собралось трое.
Настрой обычный у двоих ребят,
А мне впервой, и если ни героем,
То славным парнем чувствовал себя.
В дежурке телефон привычно звонко
Заголосил на весь политотдел.
Случайный разговор порыв мой скомкал,
Шальным осколком в памяти засел.
У телефона Вишкин, и по-свойски
Вдруг из Ташкента кто-то попросил
Билет, пробитый пулей, комсомольский
В музей. Нет, нет, Боже упаси!
И пауза, да нотки деловые
У Вишкина звучат: "Хоть не люблю
Я обещать, сейчас на боевые
И тьфу-тьфу-тьфу, но будет что - пришлю."
В музее том бывал я до Афгана,
Бродил по гулким залам не спеша.
Не чувствуя подвоха и обмана,
Дышала чистой святостью душа.
И вот пихнули в спину, да с откоса,
Как гарью, хмарью в миг обволокло,
Как будто кто-то перед самым носом
Вдруг саданул в музейное стекло.
Представил зримо - некто деловито,
Вздохнув для вида, хоть подкожно рад,
Рассматривает пулею пробитый,
Облитый кровью, редкий экспонат.
В глазах почти звучит мотив печали,
Почтительно движенья тяжелы.
Едва ль поймёшь, что смерти этой ждали,
Когда ещё мальчишка был живым.
Эх, Вишкин, мы с тобой исколесили
Потом немало огненных дорог.
Под Кандагаром вместе грязь месили.
Ведь ты мне дорог и не так уж плох.
Тебе бы, Лёха, жить в иных рассказах,
Где свят приказ и тьма смешных проказ,
Где с вечною улыбкою чумазой,
Салагу, выручал меня не раз.
Но, помня случай тот, в себя смотрю я,
Когда ж твои слова и мне в укор,
Упорно в сердце чёрствость я корчую,
А динамитом - давний разговор.
Упорно в сердце чёрствость я корчую,
А динамитом - давний разговор.

СТАРОМОДНОЕ ТАНГО

Кто-то прыгает в классики, кто-то режется в нолики.
Старомодное танго, точно в ласковом сне.
Довоенная осень, московские дворики.
Вы всегда довоенными представляетесь мне.
Коммуналки и лестницы, довоенно-скрипучие.
И бельё, что везде поразвешено, злит.
Солнцем бабьего лета, медовым, пахучим,
Каждый дворик московский до верхушек залит.
Не одна тут забилась, боль упрятать не в силах,
За негромкое счастье оплатив векселя.
Как минута молчания, осень застыла -
Так на братских могилах немеет земля.
Жёлто-медное пламя леденеет меж веток,
Этот вечный огонь так пронзительно чист.
Хлопотливо и ходко время плещется где-то.
Осень каждого дворика – живой обелиск.
Но уходят опять, как в военном когда-то,
Из Москвы, чтобы видеть московские сны,
Поделиться, как хлебом, щедрым сердцем солдата,
А вернуться, как после военной весны.

СЛУЧАЙ В ГОСПИТАЛЕ

Пашку сорвало с брони фугасом,
Вжало меж камней взрывной волной.
В первый раз очнулся парень сразу,
В госпитале только - во второй.
Шевельнуть рукой-ногой бессилен,
Вместо тела – огненная зыбь.
А вокруг, одна другой красивей, бегают,
Хоть отлови да всыпь…
Только где уж? Даже речь овечья.
И не смог он, блея, возразить
Той, курносой, севшей на предплечье.
Эх, девичья-медсестричья прыть...
А она повадилась и мило
На ладонь гнездилась, как на стул.
В десять дней собрался Пашка с силой,
Пальцем под курносой шевельнул.
В миг взлетела, несколько пощёчин,
Хлёстких, хоть и хрупкою рукой
Залепила, только, между прочим,
Пашка был развязке рад такой.
Ведь потом всего исцеловала,
Всхлипывая: "Господи, ожил!"
Улыбнулась, как ребенок малый.
Здорово придумала, скажи?

ДОКТОР

Он не курил, не лихачил по части спиртного,
Хоть медработник - а, значит, имелся и спирт.
Я не слыхал от него даже слова блатного.
Был он женатым и не поддавался на флирт.
Правда, за речку не рвался - попал по приказу.
В цели благие не верил, не верил в почёт.
Правда, узнав, что почём, сделал выводы сразу -
Что ж, но не только же это берите в расчёт!
Месяца два оставалось до дома, не боле...
Раненый крикнул радист и осел как мешок:
"Доктор, там не обозначено минное поле!"
Сплюнул наш доктор и к минному полю пошёл.

ПЕРЕБЕЖЧИК

Ушёл с оружием в руках,
В ночную темень, наудачу.
Ушёл с поста сквозь жуткий страх,
Что будет всё теперь иначе.
Пусть навсегда осудят здесь -
Ведь за чертой другое свято,
Зато в Канаде тётка есть,
А там "олл райт" живут ребята.
Полком искали, сбившись с ног,
Но отыскала контрразведка.
Обмену был назначен срок,
Хоть духи шли на это редко.
Цена слезами солона -
Другим ещё платить немало.
Отдали им за пацана
Двенадцать профессионалов.
Он в самолёт подонком влез,
В Союзе он сошёл героем.
"Ну как же так?! У хлопца стресс,
А вы мальчонку под конвоем!"

ОРКЕСТР

Я не любитель оркестровой меди,
Она уж больно часто мне фальшью душу ест.
Но врезалось к чему-то, как с боевых мы едем,
А нам с обочины гремит оркестр.
Бронежилеты, тельники в коричневой пыли.
Загар сквозь грязь, почти у всех не брита борода.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Движки ревели, заглушая трубы,
Не до парада было нам, честно говоря.
Сил не осталось даже поднять улыбкой губы,
А потому трудились трубы зря.
Не в радость музыкантам дуть, но что они могли?
Угрюмо старый барабан под палочкой страдал...
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Потом ещё дорог немало будет,
Парадов, где оркестры не раз сыграют нам.
Премного наше время остудит и забудет,
Но, вспомнив, напою невольно сам
Мотив, что плыл назойливо в жарище и пыли,
Забыв, откуда взялся он, но вспомню вдруг - ах да…
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

СКОВОРОДКА - СКОРОВАРКА.

Ночь ишачил – упаковывал "подарки".
Попотел, видать, на совесть вражий ас.
Сделал он под сковородку-скороварку
Весь опутанный ловушками фугас.
Сделал он под сковородку, сковородку-скороварку
Весь опутанный ловушками фугас.
Обнаружив утром адскую машину
Под дорожною бетонною плитой,
Приказал сапёр укрыться всем в лощину:
"За посуду я ручаюсь головой!"
Приказал сапер укрыться, да, укрыться всем в лощину:
"За посуду я ручаюсь головой!"
Эх, рвануть бы, как инструкция глаголет...
Да нескоро вновь бетонку соберёшь.
Боже, долго как! Заснул на минах, что ли?!
Наконец то: "Выходи, ядрёна вошь!"
Боже долго как! Да не заснул ли? "Эй, заснул на минах, что ли?!"
Наконец то: "Выходи, ядрёна вошь!"
Лишь под вечер буркнул: "Сняли без помарки."
Чтоб не думал, гад, что не найдём ключа,
Возле ног его в трофейной скороварке
Постный блин миролюбиво зашкворчал.
Возле ног, ведь возле ж ног его в трофейной скороварке
Постный блин миролюбиво зашкворчал.

Я УСТАЛ БЕЗ ГРИБНОГО ДОЖДЯ

Я устал без грибного дождя, я смертельно устал
Без цветов полевых, без пьянящего запаха леса
После ливня, когда вся природа чиста, как уста,
Не целованные мимолётно залётным повесой.
Уж давно обжились, просочившись в афганские сны,
Краснодарские краски дождливой кубанской весны.

На прощанье дождь лил не случайно.
Суету, как пыль, прибила грусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.

Где-то там, за чертой, листопад раздевает сады,
Чтобы в вешние дни с юной радостью встретить цветенье.
В Красный Кут, да под струи бы пресной небесной воды,
Отпоить мою душу, отмыть бы её от сомнений,
И пускай прилипает рубашка, а губы дрожат -
Забинтуется полем ромашек овражная ржа.

На прощанье дождь лил не случайно.
Суету, как пыль, прибила грусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.

И не верится мне, что когда-то по солнцу скучал,
По вот этому глупому, ясно-бесстрастному небу.
Мне бы чёрную тучу, летящего низко грача
И грозу, чтобы белая, спелая, спела во мне бы.
А потом – тишины, постоять, помолчать бы вдвоём.
У того, кто с войны, сердце вечным пылает огнём.

На прощанье дождь лил не случайно.
Суету, как пыль, прибила грусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.

ДОРОЖНЫЙ ЗНАК

Здесь дорожный знак не в законе.
Есть один, и тот - ни в дугу.
Нарисован на белом фоне
Танк нелепый в красном кругу.
Дальше - хочешь, сядь за баранку,
Нет колёс – так груз на плечо,
Но нельзя кататься на танках,
Танкам здесь проезд запрещён.
Но нельзя кататься на танках,
Танкам здесь проезд запрещён.
Танки, те, что стали гробами,
Стянуты с дороги на край.
С нецелованными губами
Отправлялись мальчики в рай.
Сколько обелисков из башен
На дорогах этой земли?..
Скольких, скольких мальчиков наших
Под бронёй не уберегли?..
Сверху глянь, а можешь с изнанки
Все чисты, их долг освящён,
Но нельзя кататься на танках
Танкам здесь проезд запрещён.
Но нельзя кататься на танках
Танкам здесь проезд запрещён.
Видно, не по чьей-то оплошке
Нет границ у знаков навек.
Не для этой только дорожки –
Для дорог стоит он для всех.
Мир до боли мил спозаранку .
Помолился - был бы крещён.
В нём нельзя кататься на танках
Танкам в нём проезд запрещён.
В нём нельзя кататься на танках
Танкам в нём проезд запрещён.

ТЕБЕ, СЛУЧАЙНОЙ

Было много домыслов досужих,
И сейчас порой щекочет слух:
"Почему же только незамужних
Отправляли в зарубежный юг?"
Шли, коль в счастье свой билет просрочен,
В бессемейность нашу на постой.
Захлестнуло море одиночеств
Мир военный полухолостой.
Было всяко… Что уж, если было?..
Жадно, безоглядно, про запас
Скольких ты на скорую любила,
Остальным хватило просто глаз.
Вот за них, за те глаза, что рядом,
Мне чем дальше, тем дороже ты.
Ты, любая, со случайным взглядом
И твои случайные черты.
Вместе мы из временного мира
Шли домой, а дом делил житьё -
Нам – по семьям нашим, да квартирам, квартирам.
Им же – в одиночество своё.
Им же – в одиночество своё.

МЫ ЕЩЁ НЕ ВЕРНУЛИСЬ

Мы ещё не вернулись, хоть привыкли уже
Находится средь улиц и среди этажей.
Отойдём, отопьёмся, бросьте бабий скулёж!
Мы теперь уж вернёмся, пусть другими, но всё ж.

В Кушку, точно в тамбур, вышли покурить.
Как между вагонами, меж войной и домом.
Ветерок пытается родной развеселить
Запахами шпал, но горло комом.

Кто с мамашей, кто с Богом, кто к вдове, кто к жене -
Расплетали дорогу девять лет по стране,
По родимым сторонкам, да по госпиталям,
По любимым девчонкам, да пустым простыням.

В Кушку, точно в тамбур, вышли покурить.
Как между вагонами, меж войной и домом.
Ветерок пытается родной развеселить
Запахами шпал, но горло комом.

Мы границу замкнули за своею спиной,
И балдеем от тюля, да от кружки пивной.
Вы пока нас простите за растрёпанный вид.
Вы слегка подождите, может быть, отболит.

В Кушку, точно в тамбур, вышли покурить.
Как между вагонами, меж войной и домом.
Ветерок пытается родной развеселить
Запахами шпал, но горло, горло, горло комом.

ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ

Мы рвались в революцию под лозунги свободы,
А вывозили через девять лет
Медаль от благодарного афганского народа
И обелиски тем, кого уж нет,
И обелиски тем, кого уж нет.
Нехитрые, сработанные из камней и башен,
Погодой непредпразднично сырой,
Ютились у бортов КАМАЗов обелиски наши.
Мы память о себе везли домой,
Мы память о себе везли домой.
Иные буквы в обелисках выклевали пул
От поруганья и от прочих бед
Везли, чтоб вечные огни на родине раздули
У обелисков тем, кого уж нет,
Как их последний пламенный привет,
Как их последний пламенный привет.

МОНОЛОГ КАПИТАНА

Осталась невзятой моя высота -
Теперь никогда не возьму.
Прошёл без меня весь мой Афганистан,
Остался вопрос - почему.
Ведь памятью друга клялись вчетвером -
Не сдрейфить, пройти, одолеть,
И трое там были - а я за бортом.
Ну как мне в глаза им смотреть?!
Гонял и в Афган провожал молодняк,
Сам в Кушке же точно прирос.
"Когда же, когда же, когда же меня?" -
Морзянкою в сердце вопрос.
Я столько стандартных листов перевёл,
Но рвали мои рапорта.
С нуля? Что ж, я снова садилсяя за стол.
Была в двух шагах высота...
Была... А недавно узнал, почему
Остался навечно в сенях.
Всё просто. Знакомцу звонил своему
Отец и просил за меня.

КАПАЕТ ДОЖДЬ

Капает, капает, капает, капает дождь.
Хочется, каждому хочется землю умыть.
Выстрадать, выстирать краски берёзовых рощ,
Душу, по капле забравши, душой напоить.
Только вот рощи от слёз этих самых черны.
Сушит огонь мою душу, и боль не унять.
Сколько уж дома, а мама афганские сны
Видит, и в каждом от пуль закрывает меня…

ЗДРАВСТВУЙ, РОССИЯ НЕМЫТАЯ

Здравствуй, Россия немытая, здравствуй, родная земля,
Брошенная и забытая мной и такими, как я.
Печки нетоплены белые, нет осуждающих глаз...
Что же мы, братцы, наделали? Встретить здесь некому нас.

Покуда хлеб целинный снился маме,
А я в Афгане раздувал рассвет,
Здесь хлеб сквозь грязь тащили тракторами
По деревням, которых нынче нет.
По деревням, которых нет.

Школа, давно не учившая, бывшие церковь и клуб,
Кузня былая, остывшая, почты разобранный сруб
Под тишиною могильною кладбища, изб и надежд
Только снегов изобилие, стылых, печальных одежд

Покуда хлеб целинный снился маме,
А я в Афгане раздувал рассвет,
Здесь хлеб сквозь грязь тащили тракторами
По деревням, которых нынче нет.
По деревням, которых нет.

По бездорожью пустынному злой, ошалелый бреду.
Долго встречали мы спинами русскую нашу беду.
Здравствуй, Россия немытая, здравствуй, родная земля,
Брошенная и забытая мной и такими, как я.
Брошенная и забытая мной и такими, как я.

СВЕТКА

Стучат колеса вдалеке, среди огней.
Мне с каждым днём они становятся родней.
Пройдут оставшиеся дни, и мы останемся одни.
Разлука, нас соедини, прижми сильней.
А где-то, в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждёт меня.
А помнишь, Светка, мой Афган? Ты помнишь, Свет,
Как после свадьбы экзотический рассвет
Рванул встречать – и все дела. В рубашке мама родила,
Да ты любила, ты ждала, и весь ответ
Тому, что ныне в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждёт меня.
Эх, ёлки, что ж друг друга здесь не бережём.
Когда есть дом и тишина, и мы вдвоём, с тобой вдвоём.
Жаль, время повернуть нельзя, прости меня, но я к друзьям.
Мы вместе с ними снова там, где наш Афган, где мы живём.
Пусть где-то в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждёт меня.
Мой свет в окошке, Светка ждёт меня.
Мой свет в окошке, Светка ждёт меня.

ПЕЧКИ - ЛАВОЧКИ

Сяду у печки на корточки, старые письма спалю.
И, затянувшись махорочки, грусть добела раскалю.
Вмиг угасает роскошное пламя, теплом лишь маня.
Дров не подбрось я, и прошлое вновь обмануло б меня.
Прошлое вновь обмануло б меня.
Где-то столичные женщины слышат салонную речь,
Вечером платьица с френчами ходят в театры, а здесь
Томик достану Есенина и догоню первачом.
Нет под фуфайкой сомнения, слёзы ну прямо ручьём.
От Есенина слезы ну прямо ручьём.
Тьма за окном непроглядная, на сердце тоже черно.
Ветер, душа конокрадная, снегом заклеил окно.
Тихую, длинную, сельскую песню поют провода.
Эх ты, кручина рассейская, нам от тебя никуда.
Грусть-кручина, нам от тебя никуда.

ПРОСТИ

С детства ищем мы счастье и правду в боях, сочиняем судьбу, как стих.
Дни, недели и годы складывая, мы слагаем себя самих.
Ну зачем же ты, мам, научила сама не боятся дорог крутых.
Передряг и ошибок моих кутерьма разделилась на нас двоих.
Слышу песню в твоем каждом прожитом дне. Так живешь, что могла б сказать:
«Станет туго, ты вспомни, сынок, обо мне. Выбор прост, если вспомнишь мать».
Лишь однажды когда покидал холода потому, что горел Восток.
Ты сказала: «Сынок, будь собою всегда, не смотри на меня, сынок».
И вгрызался я будни афганских тревог, сколько всякого было там…
Может сам и немного успел я и смог, но делил всегда пополам.
Как же вышло так, мам, я вернулся без ран, твой же волос стал весь седым?
В нем сомнений моих серебристый туман и огней моих белый дым.
Дан приказ, и опять нам менять полюса, а о доме лишь видеть сны.
И для верности снова давать адреса наших мам и своих родных...
Вечно ищем мы счастье и правду в боях, сочиняем судьбу, как стих.
Не могу я иначе, родная моя, ты за это меня прости.

ПИСЬМО В НЕСБЫВШЕЕСЯ

С давних пор этой странностью маюсь,
Точно что-то себе не прощу.
Если надо грустить – улыбаюсь,
Надо радоваться –грущу.
Убегает дорога в нежданность,
Наполняя, наполняя копилку дней.
Все меняется, только странность
С давних пор заботит моих друзей.
Вместе с нею состарилась мама,
И привыкла к причуде моя жена.
Под наплывом житейского хлама
Та причуда вроде бы и не видна.
Мои милые, милые люди,
Часть души, часть души, что не здесь парит,
Вас касаясь, да не остудит.
Мало ль кто как, мало ль кто как из нас чудит.
Стук врывается из ниоткуда,
Кровь толкая, вселяется в нас.
Достучится ли сердце до чуда,
До святого, что дремлет сейчас ?
В каждом есть этой странности малость.
Как бы туго, как бы круто в пути ни пришлось,
Если сердце на свет отозвалось,
Значит главное, главное всё же сбылось…

ПРИВОКЗАЛЬНЫЕ ГОЛУБИ

Привокзальные голуби в день промозглый на стуже
Ходят лапами голыми по заплёванным лужам.
На беду, не ко времени, непонятно откуда
К сизариному племени приблудил белогрудый.
Видно, клетку бродяга оставил
Ради странствий, ради стаи.
Видно, думал, что в небо врастает,
Только стаю свою не нашёл.
Прямо под ноги семечки бросил некто бескрылый.
Невеселое времечко - как ногам опостыло.
Но, словно птица домашняя, к ним бредёт белогрудый,
Тут неволя вчерашняя рядом с волей повсюду.
Видно, клетку бродяга оставил
Ради странствий, ради стаи.
Видно, думал, что в небо врастает,
Только небо своё не нашел.
Все здесь вечно прохожие, сквозняком на вокзале,
О другими проложенных о дорогах скандалят.
Жаль, но у пассажирского нет маршрута такого -
В край высокого чистого твоего голубого.
Зря ты клетку, бедняга, оставил
Ради странствий ради стаи.
Зря ты, голубь, о небе мечтаешь –
Ты его на вокзал променял.